Умрёт война и скалы замолчат

Умрет война, и скалы замолчат.
Отстрелянные гильзы проржавеют,
Но песни этих лет не отзвучат,
Ведь в песнях, как и в нас,
Не холодеет горячий пот,
Не выцветает кровь,
В них ветер не стихает.
Пускай не хитро строчки рифмовались.
Жизнь рифмовала «кровь – любовь»
И в песнях смерть и молодость братались.

Умрет война, и скалы замолчат
О правде нашей в общем и в деталях.
Отплачут дети, вдовы откричат.
Останутся могилы, да медали.
И репортер порой бывает слеп,
Не сдашь души в набор,
Зло видит в песнях, не срезая угол.
Как фляга чая, так последний хлеб
На всех легко разделится по кругу.

Умрет война, и скалы замолчат.
Научимся ходить по тротуарам.
Не автомат движением плеча
Солдат привычно снимет, а гитару.
И песня вновь поднимет за собой,
Как будто взмах рукой, в бой с черствостью
Да и с враньем сусальным.
Вся жизнь похожа на афганский бой,
Где нет фронтов, и полосы нейтральной.

Умрет война, и скалы замолчат…

Письмо водителя

Я так хочу взглянуть в глаза твои,
Прикоснуться к тонким, правильным губам.
Но, пока земля за рекой горит,
Почта полевая мой почтамт.

Припев:

А бетонка хромает, но бежит.
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита броней, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной,
Только вспомню тебя,
И сонный вид за окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда,
Ты где-то рядом со мной.

А помнишь, как бродили мы ночной улочкой
Со звездною оправой?
Здесь же счет иной звезд, открытый мной
Через трафарет на дверце правой.

Припев.

Вот только говорить не стоит мне:
« Береги себя, и в рейды сам не рвись».
Там и без меня справятся вполне,
Да без бетонки мне не обойтись.

Припев:

Пусть бетонка бежит, бежит, бежит,
Никогда не кончается.
Нас бетонка почти всегда хранит
От волны неожиданной взрывной,
Только где-то в пути мелькнет порой
Обелиск невысокий со звездой.
Значит, встал здесь навек товарищ мой,
Остальное за мной.
И бетонка хромает, но бежит.
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита броней, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной,
Только вспомню тебя,
И сонный вид за окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда,
Ты где-то рядом со мной.

Николаич

Воевали мы тогда с пьянством нешутейно,
Николаича приятель честно заложил,
Мол, начальник пил, а я человек идейный
И в Афган таких нельзя – будут кутежи.

Мол, нарочно, чтоб мои принципы упрятать
В зарубежном далеко шлют из Минска вон.
Тот приятель загущал, распаляя слякоть,
По всему ему в Афган было не резон.

Николаич потерял должностную шапку.
Бог с ней, пусть уже не та сердца частота.
Пусть Чернобыль за спиной, он собрал в охапку
Вещи, и в Афганистан рапорт накатал.

Через года полтора в Минске у вокзала
Пповстречались. На гражданку смылся тот другой.
Биркой привокзальною грудь его сверкала,
Грудь же Николаича красною звездой.

Две последние строки каждого куплета – 2 раза.

Две среды

Я газеты родной пожелтевший листок
За девятое май сорок пятого года
Из архива редакции нашей извлек
Оттиск вечности, был он годами изглодан.
Тот же малый формат, та же краска на нем.
При хорошей погоде в весеннюю среду…
В среду черным военным обыденным днем
Становилось девятое мая, победа.
В среду черным военным обыденным днем.

Восклицательных знаков страницы полны,
Как салют красной дате из тысяч орудий
В них спрессованы черными днями войны
Многоточия войною оборванных судеб.
Пакт подписан и набран, но шлет все своим
Похоронки война, не закроете ставни.
На второй полосе продолжают бои
С недобитыми фрицами русские парни.
На второй полосе продолжают бои.

Фото Сталина крупно. Сыскать ли родней?
Победитель, герой, симпатичен и статен,
А по мне так не он победил, а стралей, дед Иван,
Что погиб в сорок третьем в штрафбате.
Пусть ухабами время, раз большевик он,
Значит с твердою верой, а личное в клочья
Восстановлен, оправдан, но это потом
Смертью храбрых, когда стал Иван многоточий.
Восстановлен, оправдан, но это потом.

И старлея меня тоже ждала среда,
Ждал последний февраль наших восьмидесятых.
Покидая Афган из войны навсегда
Уходили последние в среду солдаты.
И сначала цветы, а потом холода.
Грелись спиртом, болели, прощались мы с летом.
Ах, как хочется верить, что эта среда
Станет нашей последней военной победой.
Ах, как хочется верить, что эта среда…
Ах, как хочется верить, что эта среда…

Разговор с БТР-ом

Карбюратору, как и легким, не хватает кислорода.
Нет ни моих не лошадиных сил.
Руль, обмотанный бинтами, рвет ладони ,и взял же моду,
Ну что ты взбесился?! Я же тебя просил…
С пылью пот со лба сползает и в глаза, их разъедает.
Камни шины разгрызают вдрызг.
Тошно? Не стони так тонко, ты же, БэТр, не девчонка.
Так держись, нельзя нам нынче вниз!

Припев:

А дойдем, от пыли всю седую,
Я тебя, родимая броня,
Крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.

Вот впереди, задохнувшись, заглохла чья-то броня,
И теперь там плохо, но, молодчага, носом ее попер.
Только держаться, надо держаться!
На перевале дам отдышаться,
Ты ведь все можешь, бог, а не транспортер!
На верхотуре в тысячу метров все я забуду
Про солнце и ветры, буду, как матерь возле твоих я ран.
К черту сухпай и воду, и реку, ты не машина, как человек ты.
Выдержи рейс последний на Чагчаран!

Припев.

Может за этим вот поворотом,
Кратко откашлялась пулеметом эта вот молчаливая гора.
Бронежилета чуть не хватило, прямо под горло пуля прошила
Кольку прошила с нашего двора.
Как он рисково прыгал на мото?! В джинсах на танцы, что ни суббота.
Слабо он БэТР тебе без забот знаком.
Жили вы с Колькой ближе, чем братья и умирал он в твоих объятьях.
Фото ты носишь над смотровым стеклом.

Припев.

Крепко обниму и расцелую, точно морду мокрую коня.

Диссонанс

Ну что, братва, махнем на боевые?
В охотку риск, жарища нипочем.
Все нипочем, когда мы молодые
И рядом есть надежное плечо.

В политотделе нас собралось трое.
Настрой обычный у двоих ребят,
А мне впервой, и если ни героем,
То славным парнем чувствовал себя.

В дежурке телефон, привычно звонко,
Заголосил на весь политотдел.
Случайный разговор порыв мой скомкал,
Шальным осколком в памяти засел.

«У телефона Вишкин» -,
И по-свойски вдруг из Ташкента кто-то попросил:
«Билет, пробитый пулей, комсомольский в музей.
Нет, нет, Боже упаси!»

И пауза, да нотки деловые у Вишкина звучат:
«Хоть не люблю я обещать,
Сейчас на боевые и тьфу-тьфу-тьфу,
Но будет что, пришлю».

В музее том бывал я до Афгана,
Бродил по тихим залам, не спеша.
Не чувствуя подвоха и обмана,
Дышала чистой святостью душа.

И вот пихнули в спину, да с откоса,
Как гарью хмарью в миг обволокло,
Как будто кто-то перед самым носом
Вдруг саданул в музейное стекло.

Представил зримо: некто деловито,
Вздохнув для вида, хоть подкожно рад,
Рассматривает пулею пробитый,
Облитый кровью, редкий экспонат.

В глазах почти звучит мотив печали,
Почтительно движенья тяжелы.
Едва ль поймешь, что смерти этой ждали,
Когда еще мальчишка был живым.

Эх, Вишкин, мы с тобой исколесили
Потом немало огненных дорог.
Под Кандагаром вместе грязь месили.
Ведь ты мне дорог и не так уж плох.

Тебе бы, Леха, жить в иных рассказах,
Где свят приказ и тьма смешных проказ,
Где с вечною улыбкою чумазой,
Салагу, выручал меня не раз.

Но, помня случай тот, в себя смотрю я,
Когда ж твои слова и мне в укор,
Упорно в сердце черствость я корчую,
А динамитом давний разговор.
Упорно в сердце черствость я корчую,
А динамитом давний разговор.

Старомодное танго

Кто-то прыгает в классики, кто-то режется в нолики.
Старомодное танго, точно в ласковом сне.
Довоенная осень, московские дворики…
Вы всегда довоенными представляетесь мне.
Комуналки и лестницы, довоенно - скрипучие.
И белье, что везде поразвешено, злит.
Солнцем бабьего лета медовым пахучим
Каждый дворик московский до верхушек залит.
Не одна тут забилась, боль упрятать не в силах,
За негромкое счастье оплатив векселя.
Как минута молчания, осень застыла,
Так на братских могилах немеет земля.
Желто-медное пламя леденеет меж веток
Этот вечный огонь так пронзительно чист
Хлопотливо и ходко время плещется где-то.
Осень каждого дворика – живой обелиск.
Но уходят опять, как в военном когда-то,
Из Москвы, чтобы видеть московские сны,
Поделится, как хлебом, щедрым сердцем солдата,
А вернуться как после военной весны.

Случай в госпитале

Пашку сорвало с брони фугасом,
Вжало меж камней взрывной волной.
Первый раз очнулся парень сразу,
В госпитале – только во второй.
Шевельнуть рукой-ногой бессилен,
Вместо тела – огненная зыбь.
А вокруг одна другой красивей
Бегают, хоть отлови да всыпь…

Только где уж? Даже речь овечья.
И не смог он, блея, возразить
Той курносой, севшей на предплечье,
Эх, девичья, медсестричья прыть.
А она повадилась и мило
На ладонь гнездилась, как на стул.
В десять дней собрался Пашка силой
Пальцем под курносой шевельнул.

В миг взлетела, несколько пощечин,
Хлестких, хоть и хрупкою рукой,
Залепила, только, между прочим,
Пашка был развязке рад такой,
Ведь потом всего исцеловала,
Всхлипывая: «Господи, ожил!»
Улыбнулась, как ребенок малый.
Здорово придумала, скажи?
Улыбнулась, как ребенок малый.
Здорово придумала, скажи?

Оркестр

Я не любитель оркестровой меди,
Она уж больно часто мне фальшью душу ест.
Но врезалось к чему-то, как с боевых мы едем,
А нам с обочины гремит оркестр.
Бронежилеты, тельники в коричневой пыли.
Загар сквозь грязь, почти у всех не брита борода.
Там-та-та-та-там в дали на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Движки ревели, заглушая трубы,
Не до парада было нам, честно говоря.
Сил не осталось даже поднять улыбкой губы,
А потому трудились трубы зря.
Не в радость музыкантам дуть, но что они могли?
Угрюмо старый барабан под палочкой страдал.
Там-та-та-та-там в дали на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Потом еще дорог немало будет,
Парадов, где оркестры не раз сыграют нам.
Премного наше время рассудит и забудет,
Но, вспомнив, напою невольно сам
Мотив, что плыл назойливо в жарище и пыли,
Забыв откуда взялся он и вспомню вдруг, ах да…
Там-та-та-та-там в дали на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Последние две строки каждого куплета – 2 раза.

Сковородка-скороварка

Ночь ишачил – упаковывал «подарки».
Попотел видать на совесть вражий ас.
Сделал он под сковородку- скороварку
Весь опутанный ловушками фугас.

Обнаружив утром адскую машину
Под дорожною, бетонною плитой,
Приказал сапер укрыться всем в лощину:
«За посуду я ручаюсь головой!»

Эх, рвануть бы, как инструкция глаголит,
Да нескоро вновь бетонку соберешь…
Боже долго как! Заснул на минах что ли?!
Наконец то! Выходи, ядрена вошь!

Лишь под вечер буркнул: «Сняли без помарки,
Чтоб не думал, гад, что не найдем ключа».
Возле ног его в трофейной скороварке
Постный блин миролюбиво зашкворчал.

Последние две строки каждого куплета – 2 раза.

Я устал без грибного дождя

Я устал без грибного дождя, я смертельно устал
Без цветов полевых, без пьянящего запаха леса.
После ливня, когда вся природа чиста, как уста,
Не целованные мимолетно залетным повесой.
Уж давно обжились, просочившись в афганские сны
Краснодарские краски дождливой кубанской весны.

Припев :

На прощанье дождь лил не случайно,
Суету, как пыль, прибила грусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.

И не верится мне, что когда-то по солнцу скучал.
По вот этому глупому ясно-бесстрастному небу.
Мне бы черную тучу летящего низко грача.
И грозу что бы белая спелая спела бы мне бы.
И пускай прилипает рубашка, а губы дрожат.
Забинтуется полем ромашек овражная ржавь.

Припев.

Где-то там, за чертой, листопад раздевает сады,
Чтобы в вешние дни с юной радостью встретить цветенье.
В красный кут, да под струи бы пресной небесной воды
Отпоить мою душу отчистить ее от сомнений,
А потом – тишины, постоять помолчать бы вдвоем.
У того, кто с войны сердце вечным пылает огнем.

Припев.

Дорожный знак

Здесь дорожный знак не в законе.
Есть один, и тот не в дугу
Нарисован на белом фоне
Танк нелепый в красном кругу.
Дальше хочешь – сядь за баранку,
Нет колес – так груз на плечо,
Но нельзя кататься на танках,
Танкам здесь проезд запрещен.

Танки, те, что стали гробами,
Стянуты с дороги на край.
С нецелованными губами
Отправлялись мальчики в рай.
Сколько обелисков из башен
На просторах этой земли?!
Скольких, скольких мальчиков наших
Под броней не уберегли?!
Сверху глянь, а можешь с изнанки
Все чисты, их долг освящен,
Но нельзя кататься на танках
Танкам здесь проезд запрещен.

Видно, не по чьей-то оплошке
Нет границ у знаков на век.
Не для этой только дорожки –
Для дорог стоит он для всех.
Мир до боли мил спозаранку
Помолился, был бы крещен.
В нем нельзя кататься на танках
Танкам в нем проезд запрещен.

Две последние строки каждого куплета – 2 раза.

Тебе, случайной

Было много домыслов досужих,
И сейчас порой щекочет слух:
«Почему же только незамужних
Отправляли в зарубежный юг?»
Шли, коль в счастье свой билет просрочен,
В бессемейность нашу на постой.
Захлестнуло море одиночеств
Мир военный полухолостой…

Было всяко… Что уж, если было?..
Жадно, безоглядно про запас
Скольких ты на скорую любила,
Остальным хватило просто глаз.
Вот за них, за те глаза, что рядом,
Мне чем дальше, тем дороже ты.
Ты, любая со случайным взглядом
И твои случайные черты.

Вместе мы из временного мира
Шли домой, а дом делил житье:
Нам – по семьям нашим, да квартирам, квартирам.
Им же – в одиночество свое.
Им же – в одиночество свое.

Мы ещё не вернулись

Мы еще не вернулись, хоть привыкли уже
Находится средь улиц и среди этажей.
Отойдем, отопьемся, бросьте бабий скулеж.
Мы теперь уж вернемся, пусть другими, но все ж…

Припев:

В Кушку, точно в тамбур, вышли покурить.
Как между вагонами, меж войной и домом.
Ветерок пытается родной развеселить
Запахами шпал, но горло комом.

Кто с мамашей, кто с богом,
Кто к вдове, кто к жене.
Расплетали дорогу девять лет по стране.
По родимым сторонкам, да по госпиталям.
По любимым девчонкам, да пустым простыням.

Припев.

Мы границу замкнули за своею спиной,
И балдеем от тюля, да от кружки пивной.
Вы пока нас простите за растрепанный вид.
Вы слегка подождите, может быть, отболит.

Припев.

Пламенный привет

Мы рвались в революцию под лозунги свободы,
А вывозили через девять лет:
Медаль «от благодарного афганского народа»
И обелиски тем, кого уж нет.
И обелиски тем, кого уж нет.

Нехитрые, сработанные из камней башни,
Погодой не предпразднично сырой.
Ютились у бортов «КАМАЗов» обелиски наши.
Мы память о себе везли домой.
Мы память о себе везли домой.

Иные буквы в обелисках выклевали пули…
От поруганья и от прочих бед везли,
Чтоб вечные огни на родине раздули
У обелисков тем, кого уж нет.
Как их последний, пламенный привет.
Как их последний, пламенный привет.

Капает дождь

Капает, капает, капает дождь.
Хочется, каждому хочется землю умыть.
Выстирать, выстрадать краски березовых рощ.
Душу, по капле забравши, душой напоить.
Только вот рощи от слез этих самых черны.
Сушит огонь мою душу и боль не унять.
Сколько уж дома, а мама афганские сны видит,
И в каждом от пуль закрывает меня…

Светка

Стучат колеса вдалеке, среди огней.
Мне с каждым днем они становятся родней.
Пройдут оставшиеся дни, и мы останемся одни.
Разлука, нас соедини, прижми сильней.
А где-то, в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.

А помнишь, Светка, мой Афган?
Ты помнишь, Свет, как после свадьбы
Экзотический рассвет рванул встречать – и все дела.
В рубашке мама родила, да ты любила, ты ждала.
Вот весь ответ тому, что
Где-то, в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.

Эх, елки, что ж друг друга здесь не бережем.
Когда есть дом и тишина, и мы вдвоем, с тобой вдвоем.
Жаль, время повернуть нельзя, прости меня, но я к друзьям.
Мы вместе с ними снова там, где наш Афган, где мы живем.
Пусть, где-то в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка ждет меня.

Печки-лавочки

Сяду у печки на корточки, старые письма спалю.
И, затянувшись махорочки, грусть добела раскалю.
Вмиг угасает роскошное пламя, теплом лишь маня.
Дров не подбрось я, и прошлое вновь обмануло б меня.
Прошлое вновь обмануло б меня.

Где-то столичные женщины слышат салонную речь,
Вечером – платьице с френчами, ходят в театры,
А здесь томики достану Есенина и догонюсь первачом.
Нет под фуфайкой сомнения, слезы ну прямо ручьем.
От Есенина слезы ну прямо ручьем.

Тьма за окном непроглядная, на сердце тоже черно.
Ветер, душа конокрадная, снегом заклеил окно.
Тихо былинную сельскую песню поют провода.
Эх ты, кручина российская, нам от тебя никуда.
Грусть-кручина, нам от тебя никуда.

Прости

С детства ищем мы счастье и правду в боях,
Сочиняем судьбу, как стих.
Дни, недели и годы складывая,
Мы слагаем себя самих.
Ну зачем же ты, ма, научила сама
Не боятся дорог крутых.
Передряг и ошибок моих кутерьма
Разделилась на нас двоих.

Слышу песню в твоем каждом прожитом дне.
Так живешь, что могла б сказать:
«Станет трудно, ты вспомни, сынок, обо мне.
Выбор прост, если вспомнишь мать».
Лишь однажды когда покидал холода,
Потому, что горел Восток,
Ты сказала: «Сынок, будь собою всегда,
Не смотри на меня, сынок».

И вгрызался я в будни афганских тревог,
Сколько всякого было там…
Может сам и немного успел я и смог,
Но делил всегда пополам.
Как же вышло так, мам, я вернулся без ран,
Пусть же волос стал весь седым.
В нем сомнений моих серебристый туман
И огней моих белый дым.

Дан приказ, и опять нам менять полюса,
А о доме лишь видеть сны.
И для верности снова давать адреса
Наших мам и своих родных.
Вечно ищем мы счастье и правду в боях,
Сочиняем судьбу, как стих.
Не могу я иначе, родная моя,
Ты за это меня прости.

Письмо в Несбывшееся

С давних пор этой странностью маюсь,
Точно что-то себе не прощу.
Если надо грустить – улыбаюсь,
Надо радоваться – грущу.
Убегает дорога в Нежданность,
Наполняя, наполняя копилку дней.
Все меняется, только странность
С давних пор заботит моих друзей.
Вместе с нею состарилась мама,
И привыкла к причуде моя жена.
Под наплывом житейского хлама
Та причуда вроде бы и не видна.
Мои милые, милые люди.
Часть души, часть души, что не здесь парит.
Вас касаясь, да не остудит.
Мало ль кто как, мало ль кто как,
Мало ль кто как из нас чудит.
Стук врывается из неоткуда.
Кровь толкая, вселяется в нас.
Достучится ли сердце до чуда,
До святого, что дремлет сейчас ?
В каждом есть этой странности малость
Как бы туго, как бы туго в пути ни пришлось.
Если сердце на свет отозвалось,
Значит главное, главное все же сбылось…

Привокзальные голуби

Привокзальные голуби в день промозглый на стуже
Бродят лапами голыми по заплеванным лужам.
На беду, не ко времени, не понятно откуда
К сизариному племени приблудил белогрудый.
Видно, клетку бродяга оставил
Ради странствий, ради стаи.
Видно, думал, что в небо врастает,
Только стаю свою не нашел.

Прямо под ноги семечки бросил некто бескрылый.
Невеселое времечко так ногам опостыло.
Но ,словно птица домашняя, к ним бредет белогрудый.
Тут неволя вчерашняя рядом с волей повсюду.
Видно, клетку бродяга оставил
Ради странствий, ради стаи.
Видно, думал, что в небо врастает,
Только стаю свою не нашел.

Все здесь вечно прохожие, сквозняком на вокзале
О другими проложенных о дорогах скандалят.
Жаль, но у пассажирского нет маршрута такого
В край высокого чистого твоего голубого.
Зря ты клетку, бродяга, оставил
Ради странствий ради стаи.
Зря ты думал, что в небо врастаешь –
Ты его на вокзал променял.

Предлагаем познакомиться с текстами песен Михаила Михайлова из альбома “Разговор с БТРом”, а также с его статьёй "И зазвучит Итум-Кале на Брайтон-Бич".

Выражаем благодарность сайту "Автомат и гитара", Наталье Плотниковой и Катерине Корбут, любезно предоставившим нам тексты песен.